– На вопросы, товарищи, – сказал Кизякин, – докладчик ответит после. Может быть; кто желает высказаться?
– Я вот что скажу, – начал о места кто-то, спрятавшийся за спинами.
– Выходи, Ипатов, сюда, чего там прятаться, – съязвил Кизякин.
– Мне что – я и отсюда скажу – я, небось, не оратор какой, я по-неученому, – продолжал Ипатов, на этот раз показывая оборотившимся к нему слушателям вихрастую голову с загорелым, давно небритым лицом, – я по ученому не умею…
– Сейчас зальет, – обрадованно сказал похожий на часовщика старик.
– Я, товарищи, насчет цеха скажу, По старой расценке сколько я получал? Два рубля десять. А теперь нам прибавка вышла. Сколько же я после прибавки получаю? Рубль восемьдесят пять. Это как же, товарищи, называется, – Ипатов выдержал небольшую паузу, – денефикация?
– Валяй, Ипатыч, правильно! – отозвались в задних рядах.
Ипатов, поощренный товарищами, вылез в проход и, остановившись перед сценой, продолжал:
– Или такой случай. Конвейер нам поставили. А что в нем толку, когда он не работает? Я из-за конвейера, может, часа два в день даром теряю. А если я когда, – Ипатов произвел рукой сложную, но всем понятную манипуляцию, – если я когда после выходного дня на пять минут на завод опоздаю – мне предупреждение, а то и штраф. Что-ж это по вашему, – сердито протянул он волосатую руку к докладчику, – денефикация?
Локшин вслушивался в шероховатую, грубую речь Ипатова, видел, с какой жадностью воспринимается каждое его слово, и не понимал, как он мог обольщаться. Ведь только за пять минут перед тем Локшину, казалось, что его речь зажгла всех, а оказывается, достаточно было этому рабочему с некстати распахнутым воротом выступить и заговорить об обычных заводских обидах, чтобы все сразу же насторожились, чтобы сразу же были забыты все выкладки Локшина, все его доводы.
Обиднее всего было то, что Ипатов не возражал против ночных смен, не жаловался на их трудность.
– Так что я, товарищи, не согласен. – совершенно неожиданно окончил Ипатов длинную, запутанную речь и, ухмыляясь, вернулся на место.
– Еще желающие есть? – спросил Кизякин.
Локшина возмущало спокойствие этого длинноусого человека. Почему он не выступит с ответом? Зачем он еще кому-то хочет дать слово.
– Все сказано, – выкрикнул кто-то из задних рядов.
– Ну тогда я скажу, – возразил Кизякин.
– О конвейере, – начал он, – разговор особый. Конвейер этот у нашей администрации боком выйдет. Двенадцать тысяч загубили, в Германию ездили, инструктора привезли, поставили, а толку никакого. Я, товарищи, – повышая голос продолжал Кизякин, – с Ипатовым, – даром что он бузотер, – согласен.
– Правильно! – раздалось в рядах.
– Только, товарищи, я так смотрю: кто у нас на заводе первый прогульщик? Ипатов. Ты, Ипатов, помалкивай, – чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Выработка мала? Так ты бы в табель почаще заглядывал, тогда бы узнал почему…
В рядах одобрительно загудели.
Настроение аудитории менялось. Измазанный котельщик снова поднес руку ко лбу, Ипатов снова спрятался за чужие спины. Локшин отыскал среди публики женщину, повторяющую каждое слово оратора, рабочего, похожего на часовщика, и с удивлением убедился, что каждое слово Кизякина доходит до слушателей.
Что-то и в самом Кизякине и в приемах его речи напомнило Локшину Сибирякова. Та же легкая флегма, та же усмешечка, то же уменье просто и вразумительно говорить о самых отвлеченных вещах, уменье каждый вопрос поставить практически. От высмеивания Ипатова Кизякин перешел к существу доклада и, перебивая свою речь пословицами и поговорками, в немногих словах показал собравшимся все такие очевидные, казалось бы, преимущества диефикации.
– Приятный парень, – подумал Локшин, – надо будет его к делу притянуть. Хорошо бы с дядей Костей свести…
Дядей Костей Локшин теперь и за глаза и в глаза называл Сибирякова, да никто, впрочем, не называл его иначе.
– А здорово я его отбрил, – похвастался Кизякин, под аплодисменты возвращаясь на свое место.
Локшин заметил, что Ипатов вместе с другими аплодирует Кизякину.
– А знаете что, – сказал Локшин вместе с Кизякиным спускаясь по лестнице к выходу, – зашли бы вы к нам в ОДС.
– Темнота у нас тут, а освещения никакого, – пожаловался Кизякин. – Я вас до остановки доведу.
Локшин закурил. Ржавый уголек папиросы на минуту взбуравил темноту Ярко освещенный гигантский автобус казался в темноте еще больше, еще грузнее. Локшин вскочил на подножку и, взбираясь по винтовой лестнице, еще раз увидел выхваченное из темноты озаренное желтым отблеском усатое лицо Кизякина.
Глава седьмая
Телефон номер В-36–84
– Александр Сергеевич, а тут без вас звонок оборвали, – встретил вернувшегося с «Красного Пути» Локшина маленький Паша.
Огромное, занявшее всю стену окно проваливалось на беспокойную Тверскую и оттуда вместе с тяжелым осенним вечером в комнату вваливались грузные двухэтажные автобусы, изломанные витрины магазинов, десятками призматических стекол расколотые фонари.
Днем улица безраздельно хозяйничала в помещении общества. Ноги случайного прохожего, казалось, вот-вот обрушатся на стол маленького Паши, уже вторую неделю первым платным служащим общества диефикации СССР сидевшего в новом доме на углу Камергерского и Тверской.
– Да уж, Александр Сергеевич, вы теперь нарасхват, – с подобострастием говорил Паша, – вас теперь весь Союз знает.
Неожиданное возвышение Локшина, сделавшегося из скромного счетовода видным общественным работником, заместителем председателя и фактическим руководителем ОДС, катастрофически изменило отношение к нему со стороны Паши, которому Локшин в ответ на почтительное «вы» по старой привычке говорил «ты».
– Нет, Паша, это ты зря. А вот времени действительно нету…
Локшин прошел в кабинет и углубился в бумаги, в огромном количестве ежедневно сваливавшиеся на его стол со всех концов Союза.
Занятия в обществе производились по вечерам, но и Локшин, и Паша работали с утра до ночи. Лопухин, избранный ученым секретарем ОДС, все еще по-прежнему заведовал отделом в Оргметалле, – в ОДС он работал бесплатно, но тоже проводил здесь большую часть дня. Локшин еще числился счетоводом Оргметалла, но на службу не являлся, занятый делами общества. Время от времени Лопухин приносил ему какие-то деньги – не то жалованье но Оргметаллу, не то жалованье по обществу – Локшин не знал.
Первоначальное недоверие к Лопухину быстро прошло. Сейчас, вплотную сработавшись с ним, он узнал, что нет ни одного вопроса, ни одной отрасли знания, с которыми бы Лопухин не был основательно, не по-дилетантски, знаком, и теперь не желал бы лучшего ученого секретаря. А к тому же Локшину было приятно, что его прежний начальник теперь почтительно докладывает ему.
– Я думаю, Александр Сергеевич, нам нужно наладить аппарат. Вы не будете, конечно, возражать, если я для организационно-инструкторской работы приглашу Андрея Михайловича. Вы ведь его знаете?
Это – «вы его знаете» – неприятно резнуло Локшина. Лопухин напоминает ему, что еще недавно бухгалтер Оргметалла имел право распоряжаться им, Локшиным, фактическим главой ОДС. Но у Лопухина было невозмутимо приветливое лицо и ни тени иронии в словах.
– Ну что ж, я так и знал, что вы не будете возражать, – предупредил Лопухин ответ Локшина в тот самый момент, когда Локшин как раз собирался указать, что вряд ли Андрей Михайлович с его медлительностью, ненужным педантизмом, не привыкший к общественной работе может справиться с организацией такого крупного дела, как аппарат ОДС. Но уверенный тон Лопухина заставил его промолчать.
Недавно точно таким же образом Лопухин, так же предупредив согласие Локшина, перетащил сюда невзрачного делопроизводителя Оргаметалла.
– Вы что же – всю нашу бухгалтерию сюда перевести собираетесь, – шутливо заметил он. Но Лопухин, как-будто не расслышав, крикнул в соседнюю комнату:
